Командирова Людмила Ивановна 1937 г.р.
«Я войну не помню. Мы в войну, наверное в 43-м или в 42-м уехали в Туркмению и мы там 25 лет прожили. Так что о войне… Брат был, 17 лет, убежал на фронт и мы не слышали где он, что он, думали, что он погиб, нам даже похоронка пришла,а потом через какое то время пришло письмо, что жив, здоров, воюет. Это было самое главное, у нас там в Туркмении жил еврей один, чернокнижник он был. Он как то посмотрел на маму и сказал: «Не беспокойтесь, сын ваш жив!». И потом пришло письмо. Брат вернулся с фронта, где-то в Польше его застал конец войны, и уже после войны умер. Ну а вообще жилось нам хорошо, народ такой дружелюбный был. Мы как в Туркмении то оказались. В 1937 году, мама в положении была, он, папа в Горфинотделе работал, что там случилось, не знаю, но его как врага народа объявили и он пошел и под поезд лег. Потом брат говорил, что это мама отца не поддержала, надо было его поддержать. Я ходил, говорит, к этому мосту, где электричка ходит, и видел как он курил, курил, курил…Вот после этого мама собрала нас и мы уехали. Там наверное знакомые были, я не помню уже. Так и прожили там 25 лет.»
Русина Валентина Александровна 1936 г.р.
«Началась война мне было 5 лет, а кончилась мне было 9 лет. Начало то я плохо помню, а вот под конец то помню. Ну как жили, плохо жили. Карточная система была. Я помню, мне лет 7 было, мы ходили в магазин и там всю ночь стояли, очередь занимали, номерки на ладошке переписывали, чтобы не потеряться. А мы же маленькие были, нам играть охото было. Пока мы убежим, играем кто в мяч, кто во что, а народ то и перепишется. И мы опять в конце за хлебом, за кусочком этим. А хлеб этот такой жесткий, такой тяжелый. Я пока домой его несу, половину съем и сама не знаю как. Кушать очень хотелось. Принесу домой, а мама ругается, зачем съела хлеб, а я ей говорю: «Я не знаю, я нечайно». И все равно, когда садимся за ужин, мама всем разделит хлеб. В основном ели картошку, капусту. Летом совсем хорошо было, тут и овощи все свежие. Кур мы держали. А я с тех пор курятину терпеть не могу, вообще не ем. Вот как вспомню, как маленькая была, а мать их колола, а я около нее. А когда начнет их щипать, а там вот эти пупырышки, как увижу эти пупырышки теперь, не могу есть. Люди вон едят с удовольствием, а я никак. Самый лучший деликатес, а я его ненавижу. Мама бывало наварит, или нажарит курятину, они едят, а я ем хлеб или картошку.
Отец был на войне, пришел весь больной и уже после войны умер. Его списали с фронта, тогда еще не знали что такое заболевание есть рак, а он вот наверное раком желудка пришел.
Еще помню, когда была война, нам давали газеты и мы полосочки вырезали и окна заклеивали вот так крест на крест, чтобы, когда самолеты летят, они не разбивались. Электричества же не было, и у всех практически были лампы керосиновые. Так вот, если слышали что самолет летит или объявляют вдруг налет, обходили по домам и заставляли все огонечки гасить, чтобы вдруг бомбить не начали. А шум какой страшный был от самолетов. Все пугались этого воя. А с этих самолетов они какие-то шарики, фугаски мы их называли, сбрасывали. И они ведь почему то не разрывались. А нас, маленьких заставляли на крыши забираться и собирать, и спускать эти фугаски. Просто их скидывали на землю. И не боялись, что взорвутся ведь. Вот это я помню хорошо.
Потом кончилась война и тут такая радость пошла. Все песни пели, кто плакал у кого не вернулись с фронта, кто от счастья плакал.
Но этот гул самолета я никогда не забуду.
А еще помню тут где кладбище, старое кладбище, где автовокзал сейчас, там собирали всех мальчишек и учили их стрелять, учили их военному делу и отправляли их на фронт. Зачем я туда ходила я уже и не помню, но вот ходили, а там эти мальчишки, уже в обмундировании, в шинелях готовятся, обучаются. Я вот как иду на автовокзал или мимо, думаю, вот это место я никогда не забуду.
Там где сейчас завод Химмаш, там в годы войны был литейный завод, сестра моя там работала. Они снаряды делали. Им даже не разрешали выходить оттуда. Там их покормят, поспят они там немного и опять работать. И всю войну она там проработала. Это я была маленькая, а ей уже лет 18 было. Вот так и жили.»